Правила жизни Михаила Бакунина
Я — РУССКИЙ и сердечно люблю мое отечество, но вольность я люблю еще более; а любя вольность и ненавидя деспотизм, я ненавижу русское правительство, которое считаю злейшим врагом свободы, благосостояния и чести России.
МНЕ СЛЕДОВАЛО БЫ родиться где-нибудь в американских лесах, между западными колонистами, там, где цивилизация едва расцветает и где вся жизнь есть беспрестанная борьба против диких людей, против дикой природы, а не в устроенном гражданском обществе.
МУЗЫКА БЫЛА И ЕСТЬ мое любимое искусство; она пробуждала во мне всегда религиозное чувство, веру в жизнь и охоту к жизни. Я люблю ее даже более цигар, а это много сказать! Вот в таком порядке: сперва музыка, потом цигары или папиросы из турецкого табаку, потом книги, а потом уж хлеб насущный.
ИЗ ВСЕХ ВИДОВ ИСКУССТВА музыка одна имеет теперь право гражданства в мире, ибо там, где говорят пушки и сама действительность, поэзия должна молчать.
ЛИТЕРАТУРЕ ТЕПЕРЬ ЛАФА, это — ее царство. Пишущая братия бьет себя страстно в пустую грудь, и грудь издает громкие звуки, потому что в ней нет сердца. В головах полированные засушники с готовыми категориями и словами, а не живой производительный мозг; нет силы в мышцах, нет крови в жилах — все тени, красноречивые, пустословные тени.
СЛОВА В РОССИИ действуют на меня как рвотное: чем эффектнее и сильнее, тем тошнее.
НЕМЦЫ — СМЕШНОЙ, НО ДОБРЫЙ НАРОД, я с ними почти всегда умел ладить, исключая, впрочем, литераторов-коммунистов.
ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА потому иногда кажется хуже, что в ней всякое зло выходит наружу, мало что остается тайным. В России же все болезни входят вовнутрь, съедают самый внутренний состав общественного организма. В России главный двигатель — страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души.
УЧАСТИЕ РУССКОГО во всеобщем стремлении к свободе представляется настолько странным, что многие не могут объяснить его себе иначе, как действием противоестественных причин.
КОГДА ОБОЙДЕШЬ МИР, везде найдешь много зла, притеснений, неправды, а в России, может быть, более чем в других государствах. Не оттого, чтоб в России люди были хуже, чем в Западной Европе; напротив я думаю, что русский человек лучше, добрее, шире душой, чем западный; но на Западе против зла есть лекарства: публичность, общественное мнение, наконец свобода, облагораживающая и возвышающая всякого человека.
КАКАЯ ПОЛЬЗА РОССИИ в ее завоеваниях? И если ей покорится полсвета, будет ли она тогда счастливее, вольнее, богаче? Будет даже сильнее? И не распадется ли могучее русское царство, и ныне уже столь пространное, почти необъятное, не распадется ли оно, наконец, когда еще далее распространит свои пределы? Где последняя цель его расширения? Что принесет оно порабощенным народам заместо похищенной независимости — о свободе, просвещении и народном благоденствия и говорить нечего, — разве только свою национальность, стесненную рабством!
ЕСЛИ ОТ СВОБОДЫ отрезать кусочек, то вся свобода перейдет в этот кусочек.
ЧЕЛОВЕК ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СВОБОДЕН только среди равным образом свободных людей, и так как он свободен лишь в своем качестве человека, то рабство хотя бы одного-единственного человека на земле является как нарушение самого принципа человечности, отрицанием свободы всех.
ГОСУДАРСТВО, по самой сущности своей, есть громадное кладбище, где происходит самопожертвование, смерть и погребение всех проявлений индивидуальной и местной жизни всех интересов частей, которые и составляют все вместе, общество.
Я НЕ ДЕРЖУСЬ никакой системы: я — искренно ищущий.
СОБАКИ В ЕСТЕСТВЕННОМ СОСТОЯНИИ не составляют коллективных республик; предоставленные собственным инстинктам, они живут, подобно волкам, в бродячих стаях, и только под влиянием человека обращаются в оседлых животных. Но прикрепленные к месту, они составляют в каждой деревне своего рода республику, основанную не на коммунистическом строе, а на индивидуальной свободе.
Я, СО СВОЕЙ СТОРОНЫ, ПРИШЕЛ К ТОМУ УБЕЖДЕНИЮ, что не стоит тратить слов с государственниками, какими бы либеральными они ни казались. Кажись или будь они в самом деле от природы и мягкосерды, и человеколюбивы, и благородны, суровая логика обрекает их на подлость, на зверство, потому что никакое государство, а тем паче Всероссийское, без подлости и без зверства ни существовать, ни даже год продержаться не может.
НАША ОБЩАЯ ОШИБКА заключалась всегда в том, что мы слишком распускали себя, были морально ленивы и без малейшего усилия с нашей стороны ожидали внушений святого духа свыше в образе печеных картошек.
НЕЛЬЗЯ НАНЕСТИ ЧЕЛОВЕКУ БОЛЬШЕГО ОСКОРБЛЕНИЯ, чем сказав, что знаешь его как свои пять пальцев. Человека знаешь только, поскольку его любишь.
ДАВАЙТЕ ДОГОВОРИМСЯ: глубокая, серьезная, страстная человеческая любовь всегда удваивается ненавистью. Нельзя любить справедливость, не отвергая несправедливость, ни свободу, не отвергая властолюбие, ни человечество, не отвергая интеллектуальный и духовный источник всех деспотизмов, безнравственный вымысел небесного деспота — Боженьки.
В МОЕЙ ПРИРОДЕ был всегда коренной недостаток: это любовь к фантастическому, к необыкновенным, неслыханным приключениям, к предприятиям, открывающим горизонт безграничный и которых никто не может предвидеть конца. Мне становилось и душно и тошно в обыкновенном спокойном кругу.
В ТЮРЬМЕ я одного только желал: не примиряться, не резиньироваться, не измениться, не унизиться до того, чтобы искать утешения в каком бы то ни было обмане, сохранить до конца в целости святое чувство бунта.
В СЕМЬ ЧАСОВ УТРА я встаю и пью кофе; потом сажусь за стол и до 12-ти занимаюсь математикой. В двенадцать мне приносят еду; после обеда я бросаюсь в кровать и читаю Шекспира или же просматриваю какую-нибудь математическую книгу. В два обычно за мною приходят на прогулку, тут на меня надевают цепь.
ЕСЛИ БЫ МНЕ ДАЛИ ВЫБРАТЬ, мне кажется, что я вечному заключению в крепости предпочел бы не только смерть, но даже телесное наказание.
СЕЙЧАС Я НАХОЖУСЬ в положении пятнадцатилетней девочки, которая и строчки не смеет написать без папиного и маминого просмотра; не знаю, пропустят ли это письмо многочисленные папаши и мамаши, блюдущие теперь мою добродетель.
ПОСАДИТЕ самого искреннего демократа на трон; если он немедленно его не покинет, то непременно сделается отъявленным негодяем.
ТАМ, ГДЕ ЦАРИТ СИСТЕМАТИЧЕСКАЯ, ОРГАНИЗОВАННАЯ БЕЗНРАВСТВЕННОСТЬ, всякое возмущение представляется нравственным деянием.
Я ИМЕЮ ПОЛНОЕ ПРАВО СКАЗАТЬ, что я жил, предпринимал, действовал вне всякого общества, независимо от всякого чуждого побуждения и влияния: безумие, грехи, преступления мои принадлежали и принадлежат исключительно мне.
ТЕПЕРЬ Я — НИЧТО, т. е. только думающее, значит не живущее существо.
РОССИЯ СДЕЛАЕТСЯ НЕНАВИСТНА всем прочим славянам так, как теперь она ненавистна полякам; будет не освободительницею, а притеснительницею родной славянской семьи; их врагом против воли, насчет собственного благоденствия и насчет своей собственной свободы, и кончит наконец тем, что, ненавидимая всеми, сама себя возненавидит, не найдя в своих принужденных победах ничего кроме мучений и рабства.
СВОБОДА В ГОСУДАРСТВЕ ЕСТЬ ЛОЖЬ.
МНЕ СЛЕДОВАЛО БЫ родиться где-нибудь в американских лесах, между западными колонистами, там, где цивилизация едва расцветает и где вся жизнь есть беспрестанная борьба против диких людей, против дикой природы, а не в устроенном гражданском обществе.
МУЗЫКА БЫЛА И ЕСТЬ мое любимое искусство; она пробуждала во мне всегда религиозное чувство, веру в жизнь и охоту к жизни. Я люблю ее даже более цигар, а это много сказать! Вот в таком порядке: сперва музыка, потом цигары или папиросы из турецкого табаку, потом книги, а потом уж хлеб насущный.
ИЗ ВСЕХ ВИДОВ ИСКУССТВА музыка одна имеет теперь право гражданства в мире, ибо там, где говорят пушки и сама действительность, поэзия должна молчать.
ЛИТЕРАТУРЕ ТЕПЕРЬ ЛАФА, это — ее царство. Пишущая братия бьет себя страстно в пустую грудь, и грудь издает громкие звуки, потому что в ней нет сердца. В головах полированные засушники с готовыми категориями и словами, а не живой производительный мозг; нет силы в мышцах, нет крови в жилах — все тени, красноречивые, пустословные тени.
СЛОВА В РОССИИ действуют на меня как рвотное: чем эффектнее и сильнее, тем тошнее.
НЕМЦЫ — СМЕШНОЙ, НО ДОБРЫЙ НАРОД, я с ними почти всегда умел ладить, исключая, впрочем, литераторов-коммунистов.
ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА потому иногда кажется хуже, что в ней всякое зло выходит наружу, мало что остается тайным. В России же все болезни входят вовнутрь, съедают самый внутренний состав общественного организма. В России главный двигатель — страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души.
УЧАСТИЕ РУССКОГО во всеобщем стремлении к свободе представляется настолько странным, что многие не могут объяснить его себе иначе, как действием противоестественных причин.
КОГДА ОБОЙДЕШЬ МИР, везде найдешь много зла, притеснений, неправды, а в России, может быть, более чем в других государствах. Не оттого, чтоб в России люди были хуже, чем в Западной Европе; напротив я думаю, что русский человек лучше, добрее, шире душой, чем западный; но на Западе против зла есть лекарства: публичность, общественное мнение, наконец свобода, облагораживающая и возвышающая всякого человека.
КАКАЯ ПОЛЬЗА РОССИИ в ее завоеваниях? И если ей покорится полсвета, будет ли она тогда счастливее, вольнее, богаче? Будет даже сильнее? И не распадется ли могучее русское царство, и ныне уже столь пространное, почти необъятное, не распадется ли оно, наконец, когда еще далее распространит свои пределы? Где последняя цель его расширения? Что принесет оно порабощенным народам заместо похищенной независимости — о свободе, просвещении и народном благоденствия и говорить нечего, — разве только свою национальность, стесненную рабством!
ЕСЛИ ОТ СВОБОДЫ отрезать кусочек, то вся свобода перейдет в этот кусочек.
ЧЕЛОВЕК ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СВОБОДЕН только среди равным образом свободных людей, и так как он свободен лишь в своем качестве человека, то рабство хотя бы одного-единственного человека на земле является как нарушение самого принципа человечности, отрицанием свободы всех.
ГОСУДАРСТВО, по самой сущности своей, есть громадное кладбище, где происходит самопожертвование, смерть и погребение всех проявлений индивидуальной и местной жизни всех интересов частей, которые и составляют все вместе, общество.
Я НЕ ДЕРЖУСЬ никакой системы: я — искренно ищущий.
СОБАКИ В ЕСТЕСТВЕННОМ СОСТОЯНИИ не составляют коллективных республик; предоставленные собственным инстинктам, они живут, подобно волкам, в бродячих стаях, и только под влиянием человека обращаются в оседлых животных. Но прикрепленные к месту, они составляют в каждой деревне своего рода республику, основанную не на коммунистическом строе, а на индивидуальной свободе.
Я, СО СВОЕЙ СТОРОНЫ, ПРИШЕЛ К ТОМУ УБЕЖДЕНИЮ, что не стоит тратить слов с государственниками, какими бы либеральными они ни казались. Кажись или будь они в самом деле от природы и мягкосерды, и человеколюбивы, и благородны, суровая логика обрекает их на подлость, на зверство, потому что никакое государство, а тем паче Всероссийское, без подлости и без зверства ни существовать, ни даже год продержаться не может.
НАША ОБЩАЯ ОШИБКА заключалась всегда в том, что мы слишком распускали себя, были морально ленивы и без малейшего усилия с нашей стороны ожидали внушений святого духа свыше в образе печеных картошек.
НЕЛЬЗЯ НАНЕСТИ ЧЕЛОВЕКУ БОЛЬШЕГО ОСКОРБЛЕНИЯ, чем сказав, что знаешь его как свои пять пальцев. Человека знаешь только, поскольку его любишь.
ДАВАЙТЕ ДОГОВОРИМСЯ: глубокая, серьезная, страстная человеческая любовь всегда удваивается ненавистью. Нельзя любить справедливость, не отвергая несправедливость, ни свободу, не отвергая властолюбие, ни человечество, не отвергая интеллектуальный и духовный источник всех деспотизмов, безнравственный вымысел небесного деспота — Боженьки.
В МОЕЙ ПРИРОДЕ был всегда коренной недостаток: это любовь к фантастическому, к необыкновенным, неслыханным приключениям, к предприятиям, открывающим горизонт безграничный и которых никто не может предвидеть конца. Мне становилось и душно и тошно в обыкновенном спокойном кругу.
В ТЮРЬМЕ я одного только желал: не примиряться, не резиньироваться, не измениться, не унизиться до того, чтобы искать утешения в каком бы то ни было обмане, сохранить до конца в целости святое чувство бунта.
В СЕМЬ ЧАСОВ УТРА я встаю и пью кофе; потом сажусь за стол и до 12-ти занимаюсь математикой. В двенадцать мне приносят еду; после обеда я бросаюсь в кровать и читаю Шекспира или же просматриваю какую-нибудь математическую книгу. В два обычно за мною приходят на прогулку, тут на меня надевают цепь.
ЕСЛИ БЫ МНЕ ДАЛИ ВЫБРАТЬ, мне кажется, что я вечному заключению в крепости предпочел бы не только смерть, но даже телесное наказание.
СЕЙЧАС Я НАХОЖУСЬ в положении пятнадцатилетней девочки, которая и строчки не смеет написать без папиного и маминого просмотра; не знаю, пропустят ли это письмо многочисленные папаши и мамаши, блюдущие теперь мою добродетель.
ПОСАДИТЕ самого искреннего демократа на трон; если он немедленно его не покинет, то непременно сделается отъявленным негодяем.
ТАМ, ГДЕ ЦАРИТ СИСТЕМАТИЧЕСКАЯ, ОРГАНИЗОВАННАЯ БЕЗНРАВСТВЕННОСТЬ, всякое возмущение представляется нравственным деянием.
Я ИМЕЮ ПОЛНОЕ ПРАВО СКАЗАТЬ, что я жил, предпринимал, действовал вне всякого общества, независимо от всякого чуждого побуждения и влияния: безумие, грехи, преступления мои принадлежали и принадлежат исключительно мне.
ТЕПЕРЬ Я — НИЧТО, т. е. только думающее, значит не живущее существо.
РОССИЯ СДЕЛАЕТСЯ НЕНАВИСТНА всем прочим славянам так, как теперь она ненавистна полякам; будет не освободительницею, а притеснительницею родной славянской семьи; их врагом против воли, насчет собственного благоденствия и насчет своей собственной свободы, и кончит наконец тем, что, ненавидимая всеми, сама себя возненавидит, не найдя в своих принужденных победах ничего кроме мучений и рабства.
СВОБОДА В ГОСУДАРСТВЕ ЕСТЬ ЛОЖЬ.
Похожие статьи:
Комментарии: